Б А М часть 6

[chigrishonok]

15 июня 1956 года Анна Иванова получила решение Президиума Мосгорсуда об отмене постановления ОСО по ее делу и прекращении самого дела. Тем же летом она зарегистрировала в загсе брак с гражданином Быстролетовым Д.А.

А в 1957 году реабилитировали и самого Быстролётова. «Дополнительное расследование [показало], что Быстролетов Д.А. был осужден необоснованно... Приговор отменить, дело прекратить за отсутствием состава преступления».

Но жить было негде.

По закону Анечка имела право на прописку с мужем у Лины, потому что до ареста комната была её, и мебель, постельное бельё и многие другие вещи принадлежали ей и Сергею. Но Сергея не было, был Дмитрий Александрович, и Лина с Зямой решительно возражали против их вселения и прописки.

В квартире Быстролётова давно жили другие люди, ценные вещи растащили соседи, и только часть архива сохранилась.

Они ходили по друзьям и знакомым, но помощи не получали.

Положение обострилось до крайности. Однако свет не без добрых людей: совершенно посторонняя женщина, муж которой погиб во время ежовщины, их прописала на пару месяцев.
Так прошла зима 1957 года. Началось лето и жара. У чанов с кислотой работать стало трудно. Анна не могла искать другую работу — не было времени: она приходила и падала на постель в изнеможении. У неё началась гипертоническая болезнь.

Анна Михайловна разрывалась на части, пытаясь заткнуть дыры в бюджете и отразить бесконечное тявканье и рывки человеческого шакалья, среди которого они жили. Она не похудела и выглядела не очень плохо, как все гипертоники, но болезнь быстро прогрессировала. И однажды ей пришлось из-за боли в затылке остаться дома. Потом ещё. Ещё. Она стала плохо видеть, неуверенно ходить. А кислотные ванны не ждали — работа требовала присутствия на заводе, от этого зависел заработок и, значит, жизнь. В это время Быстролётов ещё не мог работать и по- прежнему висел у неё на шее. Она пока с трудом сама держалась на поверхности и поддерживала его. Но нужно было получить ещё один удар посильнее, чтобы пойти ко дну.

И она его получила.

На радиозаводе в больших количествах требуется спирт для промывания электродов. Количество спирта легко определяется количеством электродов и порядком их мойки. Между тем начальник электролитного цеха, бывший сталинский чекист, которого при Хрущёве выгнали с работы, выписывал его бочками, без всякого соотношения с действительными потребностями.
Спирт на заводах — единственная принятая в обращении монета: за спирт делается всё — кладовщик без требования выдаёт материал, вахтёр без осмотра пропускает с завода. Спирт — это прочное основание всех злоупотреблений. Незаконно получаемый, ненужный в производстве спирт стал употребляться начальством на постройку и отделку своих квартир и дач, для изготовления мебели и комнатного оборудования и на всякие иные личные нужды, потому что спирт — это лес, металл, лак и разные другие дефицитные материалы, но прежде всего — внеплановый труд рабочего.

На заводе возникло оживленное производство налево. Попивало начальство, попивали с его ведома и рабочие, ибо в коллективе нельзя воровать, не делясь с другими: пьёшь сам — налей и свидетелям. А где водка, там и разврат. На заводе открылись укромные уголки, специально приспособленные для десятиминутных свиданий.

Летом начальник цеха ушёл в отпуск, и Анна выписала спирт по норме. Когда бывший чекист вернулся, он устроил скандал и выписал спирт в прежнем количестве. Бухгалтерия запротестовала — побоялась контроля. Возникло напряженное положение: рушилась основа привольного житья-бытья.

Но старый сталинский служака не растерялся. Он отвинтил окуляр с одного импортного прибора, вложил его в сумку Анны и поднял крик, что инженер Иванова вывела из строя дорогостоящее оборудование.

Всё было подготовлено заранее: прибежали парторг и профорг, собутыльники и сообщники, разъярённые угрозой их блаженному бытию, и потребовали немедленного обыска. При рабочих сумку Анны обыскали и... ничего не нашли! Клеветники открыли рты... Окуляр, оказывается, уже лежал на окне: Анечка в слезах полезла за платочком, наткнулась рукой на посторонний предмет и, не думая и не понимая, в чём дело, отложила его в сторону.

Провокация сорвалась. Провокация в отношении женщины, отсидевшей два срока. Провокация в отношении жены, у которой муж — бывший контрик. Всё было рассчитано хорошо. Анне грозило заключение в третий раз, а ему...

Но Анечка есть Анечка.

Целую ночь она писала и переписывала обширное заявление и понесла его в райком! Рассказала всё: о себе и о муже, о положении дел на заводе, о провокации.

И ей поверили.
Допросили рабочих и открыли всё. Руководство было снято. Директор скоропостижно умер. А однажды на площади Дзержинского какой-то контролер автобусного движения вежливо снял фуражку и, приятно осклабясь, осведомился у Анечки о её здоровье. Это был бывший чекист и начальник цеха: родная партия спустила его вниз до положения уличного регулировщика.

Но Анна Михайловна была добита: травля окончательно сшибла её с ног, и подняться она уже не смогла.
Боясь мозгового удара, она написала завещание и носила его с собой на работу, очевидно, ожидая паралич именно там, в особо не благоприятных условиях.
Вот текст этого завещания:
Завещание на случай моей скоропостижной смерти.
Обладая плохим здоровьем и боясь движения на улице, я пишу это для того, чтобы после моей смерти на моего мужа Быстролётова Д.А. и дочь Милашову М.В. не легли бы какие-нибудь подозрения или обвинения. Я нахожусь в здравом уме, но постоянная боль в голове, шум в ушах и частое выпадение зрения заставляет меня серьёзно подумать о том, что со мной может на улице произойти катастрофа, которую следователь может истолковать как самоубийство и начнёт трепать нервы мужу и дочери. Оба они не являются причиной катастрофы и не являются в чём-либо виновными. Мне нечего больше писать. Муж знает всё, что я смогла бы сказать ему перед смертью: что жалею, что расстаюсь с жизнью, которую очень люблю несмотря на все невзгоды, и что прошу его поскорее забыть меня и найти себе лучшую подругу, чем я.
17 февраля 1957 г. А. Иванова.

Вскоре Быстролетов нашел вполне достойную работу переводчика в ВИНИТИ – Всесоюзном институте научной и технической информации.

Затем Дмитрий Александрович добился взятия на учёт для получения квартиры, и в марте 1957 им дали комнату в Москве, в доме 18 по Ломоносовскому проспекту.

Это была 13 м в трёхкомнатной квартире, где две другие комнаты в 18 и 20 м занимала татарская семья. Глава семьи — конюх на складе, умер от пьянства и туберкулеза. Его вторая жена, Фатиха, маленького роста безобразная старуха; за воровство её в деревне жестоко били, и следы побоев остались на лице. В квартире она подворовывала, что может, и грызла Анну Михайловну, думая, что если они не выдержат и уйдут, то они захватят их комнату.
Она приходила в ярость, когда Анечка появлялась в кухне с подрисованными губами или в новом платье:
— Намазалась! Мы, если намажемся и оденемся, будем ещё лучше!
Вначале Фатиха с помощью соседей-татар писала на них доносы в домком. Убедившись, что это не помогает, она пустилась на провокации: исцарапает себе лицо в кровь, выбежит на лестницу и зовёт своих татар на помощь, крича, что Анечка её избивает. Но на её беду такие провокации тоже не принесли пользу.

Старшая дочь умерла в сумасшедшем доме, вторая - умеренная алкоголичка, член КПСС, фабричная работница. Под влиянием алкоголя впадала в ярость. Она не менее опасна, чем Фатиха. Однажды она вызвала свидетелей, чтобы они удостоверили, что ночью Быстролётовы пытались взломать их замок в целях ограбления квартиры. А дело было проще: младшая дочь, Рахмиля, привела с улицы неизвестного мужчину, потому что мать уехала в гости ночевать и койка была свободна, но не могла открыть дверь, так как пьяная сестра не слышала стука.
Желая найти с нею общий язык, Анна Михайловна помогла ей прилично одеться.
Рахмиля вышла на кухню в шляпке, с сумочкой, на высоких каблуках.
— Ну, как? Хороша?
— Да, — ответила Анечка. — Но ты, Рахмиля, никогда не подмываешься и от тебя пахнет, как от кобылы летом. Надо мыться!
И она объяснила, как это делается. Минут через десять в ванной, финской, могущей быть белоснежной и блестящей, стояла на четвереньках Рахмиля так, как была, — в шляпке, в туфлях на высоких каблуках и с модной сумочкой в одной руке, а другой подмывалась.

Установить контакт с Рахмилей так и не удалось: она стала приводить мужчин в кухню и делать любовь на кухонном столике. Получить сифилис от случайной хорошенькой женщины плохо, но подхватить его от собственного кухонного стола — ещё хуже. Быстролётов пожаловался в домком, и с Рахмилей окончательно поссорились. Как раз в это время с большим трудом Быстролётов добился приёма у генерала милиции и рассказал ему о житье - бытье. Генерал подумал, почесал затылок и посоветовал им поскорее бежать, пока татары не сговорились и не сделали им срок.

В начале шестидесятых годов в дополнение к нагрузке в институте Дмитрий Михайлович взялся за перевод научных книг, и не без успеха: три вышли из печати и создали ему имя в кругах специалистов, а потому он получил новое предложение: писать рецензии для Государственного медицинского издательства. Потекли деньги, сначала понемногу, затем приятным ручейком. Они завели обычай в конце лета на бархатный сезон ездить на Кавказ к морю и комфортабельно отдыхать, а каждый второй год — за границу.

В 1968 году распоряжением председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова Быстролётову была возвращена ранее конфискованная квартира.

Гипертоническая болезнь приняла у Анечки более тяжёлые формы. Но старая закалка всегда даёт себя знать: едва устроив домашний быт, Анечка отправилась в Исполком и попросила для себя бесплатную общественную работу. Её направили на два тяжёлых участка — в собес и детскую комнату милиции, тяжёлые потому, что инвалиды и хулиганы у нас склонны к нарушению порядка из-за уверенности в своей безнаказанности.

Затем Анна Михайловна перенесла свою деятельность в райсобес, поддавшись уговорам сотрудниц помогать им и газетным статьям о том, что работа даёт пожилому человеку хороший жизненный тонус. Однако скоро она заметила, что как только инвалиды- общественники являются помогать, то штатные работники встают, уступают им места и работу, а сами уходят бродить по магазинам или стоять в очередях. Так прошло несколько лет. Наконец, обнаглев окончательно, райсобесницы стали нагружать инвалидок работой для себя лично — сшить платье, связать свитер и тому подобное, Анна Михайловна взбунтовалась:
— Это как в лагере! Не хочу! Я — не заключённая!
И ушла из собеса в милицию.

Со свойственным ей напором она начала работать в детской комнате. Её стали хвалить. Обещали выдать билет оперативника. И опять всё лопнуло.
— Не могу видеть эту безрукость, эту готовность ничего не делать, чтобы создавать видимость благополучия у нас на фоне американского разложения! Я не желаю думать об Америке, я хочу, чтобы у нас в районе было тихо и хорошо! — волновалась Анна Михайловна. — Но как раз этого добиться нельзя: милиция — это говорильня. Приведут нарушителя, потреплют языком и отпустят. Когда я предложила штрафовать родителей или отдавать под суд, то работники милиции пришли в ужас: это непедагогично! Надо воспитывать и родителей! Всё! Ухожу! Я не желаю играть роль идиотки — им за эту роль хоть платят, а мне она зачем?
И ушла.

Конечно, годы наложили свой отпечаток на её внешность — лицу дали морщины, фигуре — излишнюю полноту. Но они не могли украсть у неё то, что ценнее всего, — отпечаток породы. Анечка всегда выделялась правильностью черт лица, белизной кожи, хорошей осанкой, непринуждённой приветливостью. Не без зависти женщины говорили о её фотогеничности. Она уверена в себе и в обиду себя не давала.

Как-то раз, Дмитрий Александрович разложил в ряд старые фото, и показал Анне Михайловне.

— Смотри, Анечка, на самое удивительное в твоей истории — на способность человека восстанавливаться. Вот молодая русская женщина, а это кто? Её мать? Нет, это она же, но после первых пяти лет сибирских лагерей. А это кто? Молодая и игривая дочь той пожилой женщины? Опять нет, это тоже она, но после нескольких месяцев отдыха и работы на Тамбовском заводе. Кто эта баба-яга? Она же в период второго абакумовского призыва — какой ужас, а? Это её дочь или внучка? Нет, это она же, но после второго выхода из лагеря. Человек — как гармошка, растягивается и сжимается как угодно!

В конце жизни у Анны Михайловны и получилось то самое счастье, о котором грезила юная Оленька Зотова: «муж - приличный блондин, я - в розовом пеньюаре, сидим, оба отражаемся в никелированном кофейнике. И больше - ничего!.. И это - счастье…"

3 мая 1975 года Дмитрий Александрович Быстролетов скончался. Анна Михайловна пережила мужа на восемь лет. Она умерла 18 ноября 1983 года. На Хованском кладбище они упокоились рядом: внушительный памятник бурого гранита с надписью «Человеку в штатском слава!» над одной могилой, и скромная черная плита – над другой.

Часть 1.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.
Часть 5.