Ушёл в себя, вернусь не скоро.
Oct. 1st, 2023 08:22 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
chigrishonokГлава ВЦИОМа Валерий Федоров считает, что «столичная Россия» уходит в себя на фоне российско-украинского конфликта и делает вид, что ничего не изменилось. По его мнению, к таким людям можно отнести 20 млн россиян.
Господин Федоров рассказал РБК, что делит общество на «четыре России» по модели исполнительного директора «Минченко консалтинг» Евгении Стуловой:
«Россия воюющая»,
«Россия столичная»,
«Россия глубинная»
и «Россия уехавшая».
«Столичная Россия», по его мнению, это «бенефициары прежней сытой жизни». «Сейчас часть из них уехали, а основная часть — это, если так можно выразиться, мелкие буржуа, столичный средний класс — московский, петербургский, екатеринбургский... Они стараются делать вид, что ничего не изменилось, не особо интересуются происходящим в зоне боевых действий, если только это не касается напрямую их собственной безопасности»,— сказал глава ВЦИОМа.
Тревожность «в базе» россиян примерно пять лет: с середины 2018 года Россия находится в «сложном социально-психологическом состоянии» из-за пенсионной реформы, пандемии и специальной военной операции. Из-за этого «выросло девиантное поведение, снизилось деторождение», людям приходится прилагать больше усилий, чтобы «сохранить контроль над своей жизнью» и это «сильно выматывает».
По мнению главы ВЦИОМа, вместе с этим идут адаптационные процессы, из-за чего «Россия столичная» уходит в себя. «Россия воюющая» мобилизована, это могут быть не только военные, но и их родственники или волонтеры. «Для одних операция стала долгожданным событием, которое позволило им мобилизоваться. Для других — шоком, травмой, стимулом улететь из страны или уйти во внутреннюю эмиграцию. Для третьих — возможностью прилично заработать, в том числе рискуя собственной жизнью и здоровьем»,— объяснил господин Федоров.
А вот, какое мнение имел по этому поводу незабвенный лепила-полиглот-иностранный графПифПаф ДмитСаныч.
Мы четверо лежим на самодельных ложах из ломаных досок в своих двух комнатках; у стены Чечетка — время идет и час расплаты с ним неотвратимо приближается. Этот день, как всякий другой лагерный день, тянулся бесконечно долго и был наполнен всякими большими и маленькими событиями и происшествиями. Каждое из них могло бы потрясти свежего человека, на месяцы выбить его из привычной жизненной колеи. Здесь такие события сыплются на бедные лагерные нервы непрерывным дождем — минутами, часами, днями, годами и десятками лет.
Создается иллюзия привычки, но она только форма защитной реакции: нормальный человек давно уже сошел бы с ума от такой жизни, а лагерник живет и живет. Для невнимательного наблюдателя с лагерника все скатывается как с гуся вода. Но это только видимость: нервы не могут не реагировать — таково уж их назначение. Только свежие нервы реагируют бурно, а перенапряженные — еле заметно. Однако именно это внешне неприметное волнение, проявившееся, скажем, в одном слове или жесте, выдает нечеловеческое внутреннее напряжение: Барашек пару часов назад опрокинулся головой в плевательницу с баландой, и нож торчал к небу из его выгнувшейся спины.
— Ишь, уткнулся... Вроде не может от баланды оторваться! — проговорил один из штрафников, стоя у лужи крови и хлебая из миски суп, куда нащипал хлеба. И все. Сказал и отошел. Но было бы огромной ошибкой принять говорившего за бесчувственного скота, который так привыкла к крови, что она ему уже не портит аппетита.
Специальное исследование, проведенное психологом, психиатром и невропатологом при помощи современной аппаратуры быстро и безошибочно установило бы крайнюю степень перевозбуждения хронически возбужденной нервно-психической системы.
Каждый лагерник — клинически больной человек, невропат и психопат, а каждый буровец [БУР - барак усиленного режима]— тем более. Давая сухую хронику четырех «случайных» дней моей лагерной жизни, я в первой главе описываю убийство, а в этой — два. Значит ли это, что в календарный год на одном лагпункте Сусловского отделения Сиблага убивали около 400 человек? Конечно, нет! Убийства, драки с тяжелыми увечьями и гибель на полях от пули стрелков случались один-два раза в месяц. Но и этого количества было достаточно, чтобы создавать в проволочном загоне обстановку невероятного, скрытого возбуждения.
Человек увидит такую сцену рядом с собой, все показатели напряжения дадут резкий скачок вверх, а потом под влиянием времени начинают снижаться до обычного лагерного, но не до нормального уровня. Через несколько недель мозг отдохнул настолько, что человека, казалось бы, можно было с первого взгляда посчитать нормальным; но тут дикая сцена повторяется, и из патологического состояния психика заключенного никогда не выходит.
Только так и нужно понимать приведенные мной подлинные факты — это не желание намеренно сгустить краски, а попытка конкретными примерами объяснить явление массового психоневроза, характерного для заключенных.
Вот на печке высоко над головами тоненькой струйкой вьется пламя коптилки и освещает черные от грязи лица и тела штрафников, их смрадное отрепье: разве это здоровые люди — такие, например, как наряженные в лохмотья актеры на наших сценах?
Разве этот полулежащий в позе пирующего римлянина оборванец, — тот, что давеча подходил к теплому трупу Барашка, — разве он нормальный человек, хотя сейчас довольный, полузакрыв глаза, спокойно тянет махорочный дым из слюнявого окурка, похожего на комок грязи?
Чечетка сожрал данную мне Рябым большую пайку, выпил баланду с картошкой и лежал в углу, пока что цел и невредим, но разве он нормален, разве может быть нормальным человек, знающий, что в эту ночь ему перережут горло?
Господин Федоров рассказал РБК, что делит общество на «четыре России» по модели исполнительного директора «Минченко консалтинг» Евгении Стуловой:
«Россия воюющая»,
«Россия столичная»,
«Россия глубинная»
и «Россия уехавшая».
«Столичная Россия», по его мнению, это «бенефициары прежней сытой жизни». «Сейчас часть из них уехали, а основная часть — это, если так можно выразиться, мелкие буржуа, столичный средний класс — московский, петербургский, екатеринбургский... Они стараются делать вид, что ничего не изменилось, не особо интересуются происходящим в зоне боевых действий, если только это не касается напрямую их собственной безопасности»,— сказал глава ВЦИОМа.
Тревожность «в базе» россиян примерно пять лет: с середины 2018 года Россия находится в «сложном социально-психологическом состоянии» из-за пенсионной реформы, пандемии и специальной военной операции. Из-за этого «выросло девиантное поведение, снизилось деторождение», людям приходится прилагать больше усилий, чтобы «сохранить контроль над своей жизнью» и это «сильно выматывает».
По мнению главы ВЦИОМа, вместе с этим идут адаптационные процессы, из-за чего «Россия столичная» уходит в себя. «Россия воюющая» мобилизована, это могут быть не только военные, но и их родственники или волонтеры. «Для одних операция стала долгожданным событием, которое позволило им мобилизоваться. Для других — шоком, травмой, стимулом улететь из страны или уйти во внутреннюю эмиграцию. Для третьих — возможностью прилично заработать, в том числе рискуя собственной жизнью и здоровьем»,— объяснил господин Федоров.
А вот, какое мнение имел по этому поводу незабвенный лепила-полиглот-иностранный графПифПаф ДмитСаныч.
Мы четверо лежим на самодельных ложах из ломаных досок в своих двух комнатках; у стены Чечетка — время идет и час расплаты с ним неотвратимо приближается. Этот день, как всякий другой лагерный день, тянулся бесконечно долго и был наполнен всякими большими и маленькими событиями и происшествиями. Каждое из них могло бы потрясти свежего человека, на месяцы выбить его из привычной жизненной колеи. Здесь такие события сыплются на бедные лагерные нервы непрерывным дождем — минутами, часами, днями, годами и десятками лет.
Создается иллюзия привычки, но она только форма защитной реакции: нормальный человек давно уже сошел бы с ума от такой жизни, а лагерник живет и живет. Для невнимательного наблюдателя с лагерника все скатывается как с гуся вода. Но это только видимость: нервы не могут не реагировать — таково уж их назначение. Только свежие нервы реагируют бурно, а перенапряженные — еле заметно. Однако именно это внешне неприметное волнение, проявившееся, скажем, в одном слове или жесте, выдает нечеловеческое внутреннее напряжение: Барашек пару часов назад опрокинулся головой в плевательницу с баландой, и нож торчал к небу из его выгнувшейся спины.
— Ишь, уткнулся... Вроде не может от баланды оторваться! — проговорил один из штрафников, стоя у лужи крови и хлебая из миски суп, куда нащипал хлеба. И все. Сказал и отошел. Но было бы огромной ошибкой принять говорившего за бесчувственного скота, который так привыкла к крови, что она ему уже не портит аппетита.
Специальное исследование, проведенное психологом, психиатром и невропатологом при помощи современной аппаратуры быстро и безошибочно установило бы крайнюю степень перевозбуждения хронически возбужденной нервно-психической системы.
Каждый лагерник — клинически больной человек, невропат и психопат, а каждый буровец [БУР - барак усиленного режима]— тем более. Давая сухую хронику четырех «случайных» дней моей лагерной жизни, я в первой главе описываю убийство, а в этой — два. Значит ли это, что в календарный год на одном лагпункте Сусловского отделения Сиблага убивали около 400 человек? Конечно, нет! Убийства, драки с тяжелыми увечьями и гибель на полях от пули стрелков случались один-два раза в месяц. Но и этого количества было достаточно, чтобы создавать в проволочном загоне обстановку невероятного, скрытого возбуждения.
Человек увидит такую сцену рядом с собой, все показатели напряжения дадут резкий скачок вверх, а потом под влиянием времени начинают снижаться до обычного лагерного, но не до нормального уровня. Через несколько недель мозг отдохнул настолько, что человека, казалось бы, можно было с первого взгляда посчитать нормальным; но тут дикая сцена повторяется, и из патологического состояния психика заключенного никогда не выходит.
Только так и нужно понимать приведенные мной подлинные факты — это не желание намеренно сгустить краски, а попытка конкретными примерами объяснить явление массового психоневроза, характерного для заключенных.
Вот на печке высоко над головами тоненькой струйкой вьется пламя коптилки и освещает черные от грязи лица и тела штрафников, их смрадное отрепье: разве это здоровые люди — такие, например, как наряженные в лохмотья актеры на наших сценах?
Разве этот полулежащий в позе пирующего римлянина оборванец, — тот, что давеча подходил к теплому трупу Барашка, — разве он нормальный человек, хотя сейчас довольный, полузакрыв глаза, спокойно тянет махорочный дым из слюнявого окурка, похожего на комок грязи?
Чечетка сожрал данную мне Рябым большую пайку, выпил баланду с картошкой и лежал в углу, пока что цел и невредим, но разве он нормален, разве может быть нормальным человек, знающий, что в эту ночь ему перережут горло?
